Деревенский бунт - Страница 137

137

Козёл, кутась сигаретным дымом, потягивал армянский коньячок и скакать не хотел.

– Не хочу… Поскачи с Агдамом…

– Тогда вруби-ка свой вертак…

– О, кей…

Козел Борька врубил магнитофон, и в харчевне, как в ночном притоне, вспыхнул и бешено заметался мигающий, сверкающий, цветастый свет, загремела скаковая музыка:

Всё будет хорошо,
Всё будет хорошо,
Я это знаю…

– Сбацаем, Агдам Фрейдыч?.. – Коза Ада поманила Конского Врача, и тот, жалобно и жадно глядя на бутылку коньяка, лениво поднялся, вяло зашаркал подошвами.

А председатель, прихлёбывая коньячок, повёл было переговоры с Анашой Героинычем, но рёв магнитофона глушил голос, и председатель крикнул козлу:

– Обалдуй, убавь-ка свой трактор!

Козел Борька убавил звук, и председатель снова склонился к восточному гостю, который по-южному жарко, обольстительно убеждал:

– Не пожалеешь, дарагой нашальник!.. Не пожалеешь. Продавай колхоз… Видит Аллах, спать будишь бухарский ковёр, пить коньяк золота пиала, кушать шашлик, хурма, любить красивый женчин. – Анаша округло изобразил бабью пышность.

Председатель и Анаша рядились возле окна, по-летнему распахнутого, и конюх, проходя мимо харчевни, подкрался ближе, затаился на завалинке, прислушался…

– Красивый женчин я, Анаша Героиныч, люблю. – Председатель тоже запечатлел руками бабью пышность. – Да вот, паря, беда, колхоз-то я ишо не прихватизировал…

– Прихватизируй, дарагой Варнак Горыныч, прихватизируй… И продай… Баксы плачу… американские… – Анаша потряс чемоданом. – А хочешь, дарагой, в доля беру…

– Прихватизировать бы… И указание сверху пришло… от нашего дорогого американского руководства. Чтоб, знашь-понимашь, прихватизацию начать… Да я бы, дорогой Анаша Героиныч, хоть завтра продал колхоз, да есть тут один тип… Как бы его, паря, обойти… Така, паря, чума красно-коричнева, Громобой звать. Толковать с им, паря, беспольза… А за него колхозники горой встанут…

– Дарагой, зачем говорить?! Зачем говорить?! Ножиком горло чик. – Анаша чиркнул по горлу. – Секир башка, и нету красно-коричневый шалавек… Нету шалавек – нету проблем…

– Без чика бы… – Председатель почесал плешь. – Не-е, паря, его на арапа не возьмёшь, битый мужик, в Афгане воевал… Сам кого хошь… чик… Головорез, короче…

Анаша, оглянувшись вокруг, утишил голос:

– Дарагой, баксы плачу, киллер купим… – Анаша показал пальцем «пистолет». – Пук – и нету шалавек. Нету шалавек – нету проблем…

– Без пука бы, Анаша Героиныч, и без чика, а чтоб тихо и шито-крыто…

– Тогда… – Анаша задумался. – Тогда… тогда, дарагой, бокал вина, порошок… Громобой выпил… и нету Громобой… Агдам Фрейдыч порошок брать…

– Эх, как бы нам эдак без «мокрухи»…

– Ни один душа знать не будет. Ты, дарагой, я и Агдам Фрейдыч. – Анаша крикнул Конского Врача: – Агдам Фрейдыч… дарагой… можно два слова глаз на глаз.

Агдам Фрейдович, махнув рукой на скачущую козу, подлетел к столу, тряскими руками набухал коньяк в граненый стакан и жадно вылакал.

– Садысь, дарагой. – Анаша похлопал по стулу возле себя и, когда ветеринар, закусив чёрной икрой, уселся, шепнул ему на ухо про «мокруху».

Конский Врач испуганно отшатнулся и нервно закурил.

– Мой брат Изяслав был для евреев – Изя, а для русских – Слава… Помню, папа спросил-таки Изю: «Изя, какую ты ночью книгу читал?» И шо ви думаете, Изя ответил?.. А Изя сознался-таки: «Книгу ужасов…» «И как эта книга называется?..» – «Уголовный кодекс» … Изя связался-таки с фарцовщиками и страшился уголовного наказания… И шо я вам, дорогой Анаша Героиныч, скажу?.. А то скажу, шо я не хочу читать книгу ужасов под названием “Уголовный кодекс…”»

Восточный гость покрепче обнял ветеринара, жарче зашептал на ухо, и Агдам Фрейдович стал поддаваться на жаркие уговоры:

– Шо я вам скажу, дорогой Анаша Героиныч?.. А то, шо Громобой – опасный тип, шо Громобой вставляет палки в колесо реформы. А ви знаете, шо эти палки нервируют наше дорогое американское руководство. Скажу по секрету, насчёт таки Громобоя были и прямые указания…

– Дарагой, надо исполнять указания. Америка шутки плохи…

– А шо, можно-таки и попробовать… Есть такие порошочки, шо и вскрытие не покажет… Недельку поболеет – и можно музыку заказывать. Ильин день на носу – день рожденья Громобоя, вот и угостим-таки огненной водицей…

Председатель тяжко вздохнул:

– Ох, не нравится мне наша затея…

– Шо ви таки переживаете Варнак Горыныч?! – охмелевши, осмелел ветеринар. – Намедни сами ж говорили, надо-таки чуму красно-коричневую с корнем вырывать.

– Дак оно бы и ладно, но надо, знашь-понимашь, так чуму вырвать, чтобы нас не вырвали с корнем… Эт дело надо обмозговать, чтоб дуру не спороть… Плесни-ка мне, Агдам Героиныч…

Конюх, что подслушивал у растворённого окошка, аж присвистнул тихонько:

– Ишь, фармазоны, чо удумали… Не-е, шалишь, кума, не с той ноги плясать пошла. Хотели провести воробья на сухой мякине…

Конюх крадучись пошёл от харчевни, а вслед ему хлестнула шалая музыка:

Ты иди по жизни смело,
И кому какое дело,
Кто тебе в постели нужен,
Это – секшэн революшэн!..

* * *

Конюх Мартемьян Иванович Бухтин, который накануне подслушал зловещий заговор, приметелил в контору ни свет ни заря и, прильнув к срубу, подсмотрел в окошко такие страсти, что у деда под кепкой остатние кудерьки встали дыбом. Ледяной пот прошиб, стылой струйкой стёк меж лапоток в порты. «Господи!.. Матерь Божия! – перекрестился конюх. – Это чо же деется на белом свете?! Это же светопреставление…»

137