Деревенский бунт - Страница 87

Мамки тоже подивились, забрякали в ладони, попутно укоряя своих чадушек, которые от стеснения прятались за материны юбки, выглядывая со зверушечьим любопытством и опаской. Лишь конопатый парнишонка… конопатые, как на подбор, архаровцы… показал Матрёшке язык и затрещал:

– Матрёнка-пелёнка, съела поросёнка! Мат…

Аверьян ловко и обвычно смазал конопатого по загривку, и конопатый заревел, словно годовалый телок. Мать телка, баба крутая, кинулась на американского подданного:

– Ты кого это, пень трухлявый, лапы распускашь?! Ты своего заведи и хлешши почём зря. А то я тресну по лбу, враз забудешь про свою Америку…

Аверьян Вороноф от греха подальше утаился за народные спины.

– Как тебя, доча, звать-величать? – спросил Дед Мороз, наклонившись к Матрёшке, щекоча ее бородой.

– Ты много-то не болтай, дедушка Морозоф, а давай девке, что положено, – ответил за Матрёшку подоспевший Аверьян.

Дед Мороз покосился на него, сморщился, будто от зубной боли, но промолчал и, по локоть утопив руку в кумачовом мешке, выудил желтого попугая.

– Это что же выходит, – возмутился Аверьян, – на попку начитала?! Ло-овко… И ты, девочка, тоже дура набитая. Надо было про достижения села, глядишь, получше б отвалил. Он же колхозник, по роже видать… Вот у нас, бывало, ребятишки читали: «Пришла весна, настало лето, спасибо Ленину за это!..» А теперь надо: «Пришла весна, настало лето, поклон Америке за это…»

* * *

В разгар веселья явился не запылился хмельной Кеша Чебунин, бодро прошёл сквозь народ, выглядывая куда прибить холстину, где возле серпа и молота намалевал кроваво: «Смерть буржуям!» Тут на глаза ему вывернулся Аверьян Вороноф, и Кеша, смирив пыл, подчалил к тому.

– Привет мировой буржуазии от пролетариата.

Аверьян улыбнулся:

– С похмелья страдаешь, либо уж похмелился?

– А ты меня опохмелил?! Ну, раз такое дело, призайми-ка сотенку по случаю Рождества.

– Как в Кедровой Пади говорят, займи мне, возьмёшь на пне.

– Да нет, пенсию получу…

– У тебя же пенсия с гулькин нос… Нынче, Кеша, другая погода в Кедровой Пади. Денюжки задаром не дают, как при вашем коммунизме, зарабатывать надо. Ежли шарабан варит – башкой, ежели – шляпу носить, тогда – горбом… Слыхал, стишонки плетёшь складно… Я тут как раз от Кедровой Пади в Государственную думу двинулся и… короче, сочини-ка, Кеша, про меня, мол, ваш кормилец…

– …поилец, – поправил Кеша.

– Про поильца не надо… Вот тебе сотенка… – Аверьян из внутреннего кармана вывернул пузатый бумажник с американским гербом, выщипнул сотенную и снова поправил Кешу: – А про поильца не надо. Сочини про кормильца… А плакат свой, про «Смерть буржуям», пока на стенку не вещай, в Думу попаду, тогда хоть завешайся.

– Как скажите, господин Вороноф… – Кеша припрятал денежку и тихонько проворчал: – Ничо-о, к власти придем, хвост буржуям прижмём, всех перевешаем…

Тут на Кешу, кудахтая, наскочила осерчалая жена Тося, которая чудом спаслась в штормовом Байкале и дала зарок не брать в рот погани, в смысле, водки. Моложавая, щекастая и здоровая, что медведица, сгребла мелкого мужика и поволокла с ёлки. Потом спохватилась, учинила допрос с пристрастием, за шиворот отымая мужика от пола:

– Ты почо деньги взял у Аверьяна?

– Какие, Тося, деньги?! Какие деньги?! – испуганно залепетал Кеша.

– Какие-какие!.. Своими глазами видала. Ну-ка, гони деньги… побирушка. Ни стыда ни совести – всё пропил. Давай, давай деньги!

Коль мужик заупрямился, Тося зажала под мышкой его хмельную голову и тут же выудила из мужнина кармана несчастную сотню, которую сердито и всучила оторопевшему Аверьяну.

* * *

А веселье не стихало… Родители, которые не пробились вперёд, вставали на цыпочки, тянули шеи, высматривая своих чадушек и дивясь их прыти. Емеля терзал гармонь, а Дед Мороз со Снегурочкой водили хороводы. И лишь Аверьян Вороноф скучал, подозревая Деда Мороза в обкрадывании детей.

– Возишь, возишь из Америки гуманитарную помощь, – пожаловался Матрёшкиной матери, – даришь за умеренные цены, а колхозники налетят, как саранча, и, глядишь, всё разворовали…

– Да-а, – поддакнула вдова Ульяна, – у нас худо не клади, в грех не вводи.

– И кого они нынче нарядили? – спросил Аверьян, и сам же ответил: – Полудурка.

Аверьян, бывший парторг, ныне деревенский буржуй, вынул из чёрного пиджака носовичок с американскими звёздами и так начальственно, оглушительно высморкался, что даже веселье замерло в испуге, и весь народ удивлённо и почтительно выпучился на Аверьяна, словно тот после сморкания закатит свирепую речь, дескать, я за умеренную плату благотворительно подкинул вам фрукты из Америки, а у вас, неблагодарных, никакой демократии, пляшете «русского», как при сталинском прижиме. Но дождётесь, однако, наладят вам янки демократию… крылатыми ракетами. Строго оглядев платок, Аверьян бережно свернул и сунул в пиджак.

– Ватная борода, щёки размалёваны, как у шлюхи! – Аверьян, прицениваясь, оглядел добротную Матрёшкину мать и кивнул на Деда Мороза. – И так каждый год… Можно было мозгой пошевелить, чтоб как на Западе. Я в Америке бывал, кое-что и там видал: ихний Дед Мороз – Санта-Клаус звать – в трусах пляшет. Да-а… Стильно и современно… А у нас… – Аверьян пропел несуразное. – Маленькой дедушке холодно зимой, из лесу дедушку взяли мы домой…

Но вдруг Аверьян оживился: из подсобки вылетела на метле Баба Яга, заметалась вокруг ёлки, тряся плечьми и тощей грудью, задирая подол на косматую голову, словно цыганская шалава с барахолки. И орала, срамная, лихоматом: