Деревенский бунт - Страница 147

К оглавлению

147

– Ты, Громобой, мне демагогу не гони. Давай подписывай…

– Счас подпишу… – Бригадир, оглядевшись вокруг, высмотрел в углу свернутое в трубу красное знамя на берёзовом древке; подошёл, взял в руки знамя и огрел председателя.

Председатель, с воплем опрокинув стул, сломя голову кинулся из кабинета, но бригадир успел ещё раз огреть по председательской хребтине, а конюх крикнул вслед:

– Любишь, Варнак, чужу бороду драть, люби и свою подставлять!

* * *

В закатном зареве пылали избяные окна Боталы; по улице брело усталое стадо коров, оставляя после себя лисий хвост пыли. А возле правления совещались бригадир с конюхом, и козёл Борька вертелся возле мужиков. Бригадир, крылами разведя руки, словно борец перед схваткой, пошёл на «Алена Даллеса»; вырвал вывеску и кинул её наземь, а козёл Борька, чтобы выразить преданность Громобою, ещё попрыгал на вывеске.

– Дед Бухтин, ты куда «Илью Муромца» заховал?.. Тащи! Власть переменилась.

– Эт мы махом. Одна нога здесь, друга – там. – Конюх порысил на задний двор правления и вскоре вернулся с вывеской «Скотоводческий колхоз имени Ильи Муромца».

Бригидир прочёл и почтительно оглядел испоконную колхозную вывеску.

– Наш мужик – деревенский.

– Из-под града Мурома, из села Карачарова… – пояснил конюх.

– Но-но, знаю, знаю… – кивнул бригадир. – О Русском царстве-государстве пёкся денно и нощно…

– Верно… В былине, паря, так и говорил: «Я за веру стоял да Христовую, я за церкви стоял да за соборные…»

Конюх принёс из колхозной подсобки молоток и гвозди, и мужики прибили вывеску к столбам палисада, а потом уселись на лавку, где бригадира поджидала гармонь.

– Но чо, дед, и сыграем и споём?

– Отчего бы не спеть?! Кто нам в Ботале мешат?!

Бригадир, пока не разыгравшись, не распевшись, пробежал по ладам, подыграл на басах и тихо повёл:


Ты гармонь, гармошечка,
Развей тоску малёшенько…
Развей ты горюшко-тоску,
По дорожке, по песку…

Конюх в лад подпел бригадиру:


Ты играй, играй, гармошечка,
Мне сердце обогрей,
Чтобы это скучно времечко
Летело поскорей.

Бригадир весело покосился на конюха:

– Спелись мы с тобой, Мартемьян Иваныч. Придётся брать тебя на телепередачу «Играй, гармонь!» – к нам нагрянет.

Конюх хвастливо всплеснул руками:

– Ой, да я, Громобоюшко, такое могу отчебучить, все со смеху пропадут.

Бригадир усмехнулся:

– Не помрём, дед, ежели со смеху будем помирать… Так что, дед, собирайся на «Играй, гармонь!». Сам Заволокин, паря, будет… Ежели наш талан не съел баран… – Бригадир тревожно вздохнул.

– Ничо… – успокоил его конюх, – ты, Громобоюшко, как врежешь на гармозее, я подпою, на балалайке подыграю, дак нас на руках вынесут…

– И выкинут…

– Кого буровишь?! Выкинут…

Бригадир опять заиграл, припеваючи:


…Вспомним имя и фамиль
И с гармошки сдуем пыль.
То ли это, то ли то,
Кто мы есть, откуда-то?
Эх, ребята, дел не счесть,
Денег нету, песня есть…

Конюх и козёл Борька дружно подпели:


Живы будем, не помрём,
И сыграем, и споём.
Эх!.. И сыграем, и споём,
Живы будем, не помрём…

«Вот так, мужики, и живём, хлеб жуём, а ино и посаливам, – ведал Мартемьян Иванович Бухтин, всенародно избранный конюх. – Да-а, чуть, паря, не забыл… Когда открылось нашему руководству из Америки, что Демократка с Соколом сошлась, начал, паря, зреть мировой скандал. Ихний президент… Забил Клином, кажется… нашего президента пужнул: дескать, войной пойду и тебя на сухой осине повешаю. Наш и утух, посулился землю Америке продать. Подешёвке, конечно… Коль заводы уж продал, пора и за землю браться. А потом дал разгону нашему присидателю и даже Конскому Врачу. Те перепужались и тут же подали в отставку. Укочевали в США. Они туда загодя своих баранов перегнали. Да не своих даже – колхозных, чтоб не с пустыми руками дёру дать. Но бригадир наш грозился: дескать, вожжи в руки возьмём – дак и за океаном достанем. Покажем кузькину мать. Дескать, не таким фармазонам лён ломали, и с этими, Бог даст, совладаем. А я вот думаю: даст ли Бог?.. Не отвернулся ли? Но надежды не терям. Без надежды уж не жизнь, одни дожитки…»

1993 год

Путевые вехи
Повествование из дневниковых записей

Зёрна

Русские писатели, в мысленном озарении, в душевном дивлении запечатлев на скорую руку тающее мгновение, щедро засевали повествования зёрнами живых зарисовок, и зёрна либо светились во мраке повествования звёздной россыпью, либо зёрна, засеянные не в камень, не в расхожий просёлок, но – в ласково вспаханную, нежно боронённую сказовую ниву, рождали обильное повествовательное жито. А ежли сочинитель не ведал, куда засеять зерно, или скорбел, что зерно сгинет в долгой и мудрённой повести, то собирал зёрна в лукошко – рождались краткие сказы: «затеси», «зёрна», «подорожники», «камешки на ладони». Вот и я, грешный, измыслил «Путевые вехи», куда собираю, радостные и печальные, светлые и сумрачные заметы – впечатления, размышления, не дающие покоя неприкаянной душе.


Се небыли и бывальщины, где степенно и дробно разворачиваются события; се беглые записи услышанных в народе житейских историй, ещё невнятных по смыслу, с неясной «моралью басни»; такие записи бережливые писатели копят в заветных тетрадках, чтобы потом либо развить в бывальщины и были, либо вставить эпизодом в некое повествование. Но из записей тех порой рождаются и короткие сказы, похожие на стихи в прозе, на притчи православных любомудров и краснопевцев русского средневековья.

Озёрные песни

147