Деревенский бунт - Страница 49

Ладно, плывём… А мою музыку любили слушать и матросы. И что интересно, так они полюбили музыку, что на какой-то пристани три матроса купили себе гармошки. Григорич, хошь верь, хошь не верь, крест тебе даю, купили гармошки. И давай пиликать. Они же думали, у их сразу и пойдёт. Я уж учил их кнопки нажимать, а что толку?! Клопа давят. Если тяму нет, хошь лопни, ничо не сыграешь, кроме «Собачьего вальса»…

А в трюме ехали ещё и солдаты. Самый низкий класс – трюм. Когда солдаты узнали, что я играю, позвали меня в трюм: «Парень, иди и нам поиграй, для солдат». Поиграл я, и, веришь, Григорич, красненькие мне суют. Я им: «Не, не надо. У меня же мама есть, папа, и денег у меня море…» Мне же зэки-то насовали. «Солдат даёт, – один там сказал, – бери. Никогда не отказывайся. Дай и нам отблагодарить тебя…» Так их моя музыка разобрала… Вот моя гармошка и семью выручила, после войны жили голодно, а тут столь денег привалило… И всю дорогу, пока плыли по Лене, играл я для зеков, матросов и солдат…

«Гармониста впервые вижу…»

В пятьдесят четвёртом приехали мы с семьёй на строительство Иркутской гидростанции. Отцу – он работяга сильнейший, к тому же мастер, – ему сразу же квартиру дали. Где я поныне и живу… Я тогда учился в «вечёрке», работал на стройке монтажником. Высоко над Ангарой монтажили, даже страшновато бывало. А всё свободное время на гармошке играл. Таскали меня по гулянкам, по концертам… Франц Таурин… знаешь, Григорич, такого писателя?.. в Иркутске жил… книгу написал, как строили гидростанцию, и меня прописал, как я играю на гармони. Да…

Пришло время, забрили меня в солдаты и послали аж в саму Москву, в противовоздушную оборону. Вон аж куда меня закинуло… А пошёл я по своей специальности – сварным. Ладно, служу… А тут в части ищут музыкантов, но чтоб грамотные, чтоб ноты знали, а я же – слухач. Но как-то взял гармошку, да ка-ак врезал: меня и засекли – капитан подле оказался. Послушал, послушал и удивился: «Как так, – говорит, – баянистов у нас море разливанное, гитаристов пруд пруди, а гармониста впервые вижу…» Капитан меня и засёк, говорит: «Поедешь на конкурс музыкантов в Балашиху…» Это под Москвой, там у нас был штаб армии. Ладно, поехал… Там сплошь баянисты, а я один с гармошкой. Зал такой здоровый-здоровый, красивый, весь лепной, с люстрами. Комиссия на сцене сидит, а мы все в зале. Вызывают меня, иду по ковру, вышел на сцену – и ка-ак врезал «Саратовские переборы» – все попадали! Ну, говорят, хватит. Думаю, не глянулось, раз не дали доиграть; спускаюсь по лесенке, а весь зал кричит: «Доигрывай!.. Доигрывай!..» Вышел в коридор, и там меня капитан нашёл. «Отлично!» – говорит. Так я в первый раз стал лауреатом конкурса как гармонист и попал в армейский ансамбль. Колесили мы с концертами по частям, по деревням. И служба пошла повеселей, хотя сварным и отслужил.

А с армии-то, Григорич, пришёл, в Иркутске поработал, и меня как сварщика и классного специалиста пригласили за границу, в Монголию. А там – клубы для советских специалистов. Один раз захожу, гляжу – мамочки родны! – гармошка… Взял её, родимую – и ка-ак врезал! И опять меня засекли… Где я потом только ни играл! Весь Улан-Батор с концертами изъездил, вдоль и поперёк. И у русских играл, и у венгров, и у чехов. Они же любят русскую музыку, иные поют по-русски. Да…

Гармошка и любовь

Вернулся с Монголии, опять сварщиком пошёл пахать… Веришь, Григорич, мне гармонь жениться подсобила. Без гармошки, однако б, не женился, долго бы холостой ходил… Это еще до армии, глянулась мне одна… Галя звать, на стройке малярила… а Галя меня не видит, смотрит скрозь. Я к ней с того бока, с другого – толку нету… Оно, конечно, ростом повыше, покрасивше, а я кого?! Пень корявый: девка пройдёт, не обернётся, а обернётся – так и плюнет вслед… А к ней инженер клинья бил, на танцах так и вьётся хмелем, так и кружит шмелём, и умные речи говорит, образованный же… А у меня кого?! Три класса да два коридора… А я сохну на корню, хлеб в рот не идёт и сплю худо; похудел, кожа да кости, штаны падали, веришь, Григорич. И как ещё пахал, не пойму… Вот, Григорич, до чего любовь довела… Не видать бы мне Галю как своих ушей, а тут смотр народной самодеятельности. В театре… Она туда с инженером пришла… Я как на сцену вышел… в русской рубахе, да ка-ак врезал на гармошке – попурри играл… по мотивам русских песен… я люблю играть вариации… и веришь, Григорич, полчаса люди хлопали, со сцены не пускали, ещё пришлось играть… В антракте с Галей встретился, она инженера бросила, с меня глаз не сводит. А потом меня на стройке Доской почёта наградили… я же ударник труда пожизненный… так она и вовсе зауважала. Да… Ждала меня с армии… И вот уж сорок лет живём душа в душу…

Долго я с гармошкой не расставался, а потом дружок меня стыдит и стыдит. «Ты, – говорит, – Аполинарий, давай с голяшкой-то завязывай, бери баян. Бросай голяшку, не позорься. А то как дурак деревенский…» Прикинул я хвост к носу, бросил гармозею, взялся за баян. Обидел гармошку…

«Я и Геннадий Заволокин…»

…Играл я на разных вечерах, но уже на баяне. И вот однажды приезжает ко мне Миша, старинный друг, тоже сварной, и газету под нос сует: «Вот читай: в Иркутск приезжают братья Заволокины. Будут праздник проводить телевизионный… на всю Россию. Слыхал, «Играй, гармонь!»?.. Отбор будет. Давай-ка, Аполинарий, тряхни стариной…» «Да у меня же, Миша, и гармони нету…» – «Найдём…»

И ведь нашёл же мне гармошку, правда, чуть живую, старую… старее поповой собаки. Но попёрли мы на телевидение. Там Геннадий Заволокин гармонистов отбирал. Ладно, приходим, народу – море. И все волнуются – кому первому. А мне чо, взял да и пошёл первым. Ка-ак врезал!.. У Заволокина аж глаза на лоб. Спрашивает: «Ноты знаешь?» «Не-а, говорю, я – слухач. «Ну, давай, давай, играй…» И столь я, Григорич, играл, аж упарился. А Заволокин велит: «Ты играй, играй… А песни поёшь?..» – «Пою… для себя, ежели выпимши…» – «А что ещё можешь?..» – «А могу играть и сразу же плясать…» – «О-о-о!.. Ну-ка, врежь…»