Деревенский бунт - Страница 89

Ребятишки притаились, думали, опять постановка, как с Бабой Ягой, и гадали, где нынче смеяться. Аверьян потянул бороду, та не давалась, хотя на вид вроде ватная. «На американский клей присобачил, подлец!» – решил Аверьян и дёрнул шибче. Ан, нет, словно приросла. Дед Мороз покраснел… Кинулась на подмогу заплаканная Снегурочка, но дед мягко отстранил ее и сказал со вздохом:

– Нет, Аверьян любой русский праздник испортит. Всю плешь переест. Чего делать-то, Емелюшка?..

Тут Емеля быстро прошептал, дескать, по щучьему велению, по моему хотению… – и случился тихий взрыв – Дед Мороз на глазах оторопевших детей и взрослых истаял в синеватом дыму. Остался от деда лишь красный куль с гостинцами…

* * *

Аверьян попервости струхнул: уж не перегиб ли вышел, за который при Сталине… – и обмер с рукой, сжатой в кулак, откуда вместо ватной бороды жалобно топорщилась седая прядь. Вспомнилось Аверьяну дальнее: в ленинской ЧК на допросах, случалось, помирали бедолаги, за что, бывало, и карали. Не шибко карали, но хотя бы упреждали… Вот и сейчас, как бы чего не вышло… Но, быстро одыбав, остепенившись, Аверьян Вороноф кинул седые волосы на пол и яростно растёр каблуком.

– Поновее-то ничего не могли придумать, комики! Знаем мы эти фокусы… Тоже мне, иллюзионист, Игорь Кио…

Все замерли. Родители испуганно разобрали своих ребят и сгуртились подле двери, наладились бежать от греха подальше.

– Вечно вы всё испортите! – сквозь плач выкрикивала Снегурочка, размазывая краску по щекам и утирая протёкшие посиневшие глаза. – И откуда вы навязались на нашу шею!

– А тебя никто замуж не берёт, – засмеялся Аверьян, признав в Снегурочке библиотечную девушку Нюшу Гурулёву.

Снегурочка крутанулась юлой и с рёвом убежала в подсобку плакать.

– Нюра-дура, в лес подула, – подразнил её Аверьян на тутошний лад, – сено ела, нам велела… Ну что, толпа, приуныла?! Веселей, ребята! – и властно велел: – Без этого обалдуя с красным носом ещё веселей. Устарел!.. Дети счас телевизор смотрят – там грабят, убивают, дети нынче развитые, а он им: «в лесу родилась ёлочка…» От кого родилась, от верблюда?! Счас надо что-нибудь эдакое… цивилизованное. – Аверьян игриво повертел пальцами. – Как на Западе. Сколько можно отставать?!

Аверьян Вороноф, несмотря на дряхлые лета, вдруг омолодился, взял вожжи в свои долгие цепкие когти.

– Ну, дети, построились! Так, так… И ты, Матрёшка, вставай. Нынче дети по-английски чешут будь здоров, а ты всё «мама ссыла мне станы…» Построились… а теперь трусцой вокруг ёлки… и запели…

Мы идём по Уругваю,
Ночь хоть выколи глаза.
Слышны крики: «Раздевают!..
Ой, не надо я сама…»

Аверьян Вороноф, угнув плешивую голову с рожками сивых заушных прядей, словно старый козел, надумавший забодать кумушку-ёлку, потрусил вокруг ёлки, увлекая за собой ошалелых ребятишек. Но те испуганно расцепились, рассыпались горохом, настороженно прижались к мамкам, готовые юркнуть под материны подолы, словно бурундуки в глухой кедровый потай. Аверьян же, подпрыгивая срамным козлом и растопорщив руки крылами, полетел по детским яслям, взблеял:

У девушки с острова Пасхи
Родился коричневый мальчик…

* * *

И тут из подсобки выметнулся Емеля-дурачок и, размахивая осиновым колом, пошёл на Аверьяна – вот тебе и божий человек! Емелю догнала Снегурочка, с истошным воплем повисла на его свирепо окаменелых руках:

– Не надо, Емелюшка, не надо, милый! Пропади он пропадом.

– Надо!.. Надо, Снегурочка! Я что, зря по двору рыскал, осиновый кол искал?! Это же нежить, тут без кола осинового не обойтись.

– Не надо, Емеля, не надо! – умоляла Снегурочка. – Детей напугаешь. Ты лучше… про щуку…

– М-м-м!.. – озарённо промычал Емеля и звонко хлопнул по толоконному лбу. – Такая нынче жизнь пошла, поневоле русские сказки забудешь. Ну, ладно, счас я с ним разделаюсь, как Бог с черепахой.

Емеля уставился на Аверьяна, который, вихляя полами чёрного пиджака, словно крылами, летал вокруг ёлки и горланил про упырей и вурдалаков.

– По щучьему велению, по моему хотению… – зашептал Емеля, вскинув руки.

И тут Аверьян, ещё с разгона вертя хвостом, стал примечать, что и детва, и мамки, кои шарахнулись от него к стенам, стали расти на глазах, а ёлка своей кроной вроде упёрлась в потолок. Потом он с диким и липким страхом смекнул, что сам быстро мельчает, и каркнул давнишнее, полузабытое: «Контррра!..»

Он ещё хотел прибавить вгорячах, мол, вы же обалдуи, бестолочи!.. Вы же без меня живьём пропадёте!.. Но вдруг ощутил, что руки его обратились в чёрные крылья, а лицо болезненно вытянулось и затвердело чёрным костистым клювом.

Возле ёлки топорщился иссиня-чёрный ворон, и глаз его злобно вращался в глазнице и заволакивался сизой мутью.

– Каррр! Каррр! Каррр! Покаррраю! Дуррраки! – пригрозил Аверьян Вороноф, потом взлетел, дал кругаля над перепуганными ребятишками и вдруг обрадовался, что сверху ему видно всё, что творят русские дураки. «Чем бы их ещё пугнуть, дебилов?.. – призадумался летающий Аверьян, кружа над рождественской ёлкой и детворой. – Ёлку им свалить, что ли?» Нацелился ястребком, хотел сшибить тараном, но тут подоспел Емеля-дурачок и дошептал заклинание: «По щучьему велению, по моему хотению…»

Дверь самовольно распазилась, и в ясли-сад со свистом влетела пурга, заметалась, разгоняя тепло. Аверьян Вороноф, сморённый Емелей-дурачком, улетел в ночь, каркая проклятья. Заплакали ребятишки, закатилась в испуге маленькая Матрёшка.

Когда старые и малые одыбали от страха и потихоньку стали забываться в широкой песне, какую пел Емеля под гармонь, Снегурочка стала просить детей: